О методике определения ИТИМа

Существует несколько подходов к определению интегрального ТИМа (ИТИМа) народа, однако все они базируются на изучении народного менталитета, тех форм, в которых он выражается.  В предыдущих работах [1], [2], [3] мы обосновали связь менталитета и языка, продемонстрировали, как можно определить ИТИМ народа,  изучая специфику языка и его ключевых понятий. 

В данной работе мы хотим показать другой подход к определению интегрального ТИМа народа. Он так же базируется на изучении менталитета, однако материалом для анализа служат культурные особенности народа: специфические для данного народа представления о разных сферах жизни, обычаи, традиции, правила. Так как каждую сферу жизни можно отнести к определенному аспекту, то анализируя ее восприятие в народе (наиболее распространенное, бытующее), можно определить положение функции, обрабатывающей данный аспект в ИТИМе народа.  Так, например, сфера эстетики и внешней красоты (основанной на гармонии линий, цветов, фактур) относится к аспекту БС (сенсорика форм), а сфера человеческих отношений – к аспекту БЭ (этика отношений).

Может возникнуть вопрос: какие источники можно считать достаточно информативными и достоверными для определения ИТИМа? Это может быть фольклор с зафиксированными в нем представлениями народа о той или иной сфере жизни, а также это могут быть наблюдения – как самих жителей, так и иностранцев, проживающих в стране длительное время и глубоко изучающих ее культуру. Выбирая путь изучения наблюдений, не стоит забывать о том, что ТИМ наблюдателя может оказывать свое влияние на восприятие и трактовку явлений. Минимизировать это влияние можно следующим образом:

1)      Автор должен быть достаточно знаком с культурой для того, чтобы правильно понять и описать наблюдаемое восприятие. Это предполагает длительное нахождение в культурной среде.

2)      В случае если автор иностранец, он должен сверять свое понимание с тем, как это понимают представители самого народа. Это позволяет избежать негативного влияния культурного барьера.

3)      Стоит выбирать те наблюдения, которые максимально беспристрастно описывают само явление, его суть, а не дают авторскую оценку.

4)      Желательно использовать наблюдения из нескольких независимых источников (от нескольких авторов, либо те авторские наблюдения, которые включают в себя интервью с другими людьми, их наблюдения). Это помогает снизить влияние личностного фактора.

В данной работе мы анализировали интегральный тип Японии, ее народа на основании наблюдений, сделанных Всеволодом Овчинниковым и опубликованным в его книге «Ветка сакуры» [4]. Всеволод Овчинников – российский и советский журналист, востоковед, специалист по Японии и Китаю на момент написания книги прожил более 6 лет в Японии. Его наблюдения о жизни японцев, их восприятии мира, дополненные интервью с самими японцами и цитатами других авторов, изложены в упомянутой книге. Ниже мы проведем соционический анализ данных наблюдений.

Анализ ИТИМа Японии

Посмотрим на понимание красоты в японской культуре. В подчеркнутых фрагментах можно отметить ориентацию в области негатива по функции БС – допустимость внешнего несовершенства:

Слово первое – «саби». Красота и естественность для японцев – понятия тождественные. Все, что неестественно, не может быть красивым. Считается, что время способствует выявлению сущности вещей. Поэтому японцы видят особое очарование в следах возраста. Их привлекает потемневший цвет старого дерева, замшелый камень в саду или даже обтрепанность – следы многих рук, прикасавшихся к краю картины. Вот эти черты давности именуются словом «саби», что буквально означает ржавчина. Саби, стало быть, – это неподдельная ржавость, архаическое несовершенство, прелесть старины, печать времени

При виде предметов блестящих мы, японцы, испытываем какое-то неспокойное состояние. Европейцы употребляют столовую утварь из стекла, стали либо никеля, начищают ее до ослепительного блеска, мы же такого блеска не выносим. Я не хочу этим сказать, что мы не любим вообще ничего блестящего. Но мы действительно отдаем предпочтение тому, что имеет глубинную тень, а не поверхностную ясность. Это тоже блеск, но с налетом мути — лоска времени, или, говоря точнее, «засаленности». Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая предметы жестокой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее. возвести ее в некий эстетический принцип. Мы действительно любим вещи, носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и дождевых отеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов». Дзэнитиро Танидзаки, Похвала тени. Токио, 1932 

В подчеркнутом можно отметить такой индикатор знака минус как «Минимализм, упрощение» [5]. Ведь в первую очередь принцип ваби подразумевает отсутствие вычурности и броскости, ценится простота, сдержанность и естественность внешнего вида:

«Понятие «ваби», подчеркивают японцы, очень трудно объяснить словами. Его надо почувствовать. Ваби – это отсутствие чего-либо вычурного, броского, нарочитого, то есть в представлении японцев вульгарного. Ваби – это прелесть обыденного, мудрая воздержанность, красота простоты».

«Комната для чайной церемонии оформляется с изысканной простотой, воплощающей в себе классическое японское представление о прекрасном. Причем эта подчеркнутая простота или даже изысканная бедность часто очень дорого обходится хозяину, потому что какое-нибудь кряжистое бревно может быть сделано из очень редкой породы дерева и к тому же иметь особую цену из-за своих художественных достоинств».

«Есть притча о мастере чайной церемонии Рикю, сад которого славился на всю Японию цветами повилики. Взглянуть на них решил даже сам сегун Хидееси. Придя, однако, в назначенное утро в сад, он с удивлением обнаружил, что все цветы срезаны. Уже начавший гневаться, повелитель вошел в комнату для чайной церемонии и тут увидел икэбана из одного-единственного стебля повилики. Рикю принес в жертву все цветы своего сада, чтобы подчеркнуть их красоту в одном, самом лучшем. Эту притчу рассказывают каждому японцу на первом же занятии икэбана. Его приучают к тому, что выразительность скупа; что, хотя икэбана в целом - это ваяние со знаком плюс, с каждой отдельной ветки с листьями и цветами надо так же безжалостно удалять все лишнее, как скульптор скалывает с куска мрамора все, что не есть лицо».

Знак минус в функции БС – ориентация в зоне негатива и внешнего несовершенства: принятие дискомфорта как естественной части жизни. Также видна ценностность аспекта:

Японская керамика поначалу показалась примитивной архаикой в сравнении с блистательным классицизмом. Лишь пропитавшись японским пониманием красоты, можно было по достоинству оценить ее. Чем объяснить такие особенности японской керамики, как отрицание симметрии и геометрической правильности форм, предпочтение к неопределенным цветам глазури, пренебрежение к какой-либо орнаментации?

Я беседовал об этом в одной из гончарен Кемидзу с мастером по фамилии Морино.

- Мне кажется, - говорил Морино, - что суть здесь в отношении к природе. Мы, японцы, стремимся жить в согласии с ней, даже когда она сурова к нам. В Японии не так уж часто бывает снег. Но когда он идет, в домах нестерпимо холодно, потому что это не дома, а беседки. И все же первый снег для японцев - это праздник. Мы раскрываем створки, бумажных окон и, сидя у маленьких жаровен с углями, попиваем горячую сакэ, любуемся снежными хлопьями, которые ложатся на кусты в саду, на ветви бамбука и сосен.

Виден блок функций БС и ЧЛ - красота рассматривается в работе с материалом, раскрытии его  свойств в материальном объекте, видна связь красоты и практичности:

Воспитывая в себе умение довольствоваться малым, японцы находят и ценят прекрасное во всем, что окружает человека в его будничной жизни, в каждом предмете повседневного быта. Любой предмет домашней утвари, будь то лопаточка для накладывания риса или бамбуковая подставка для чайника, может быть произведением искусства и воплощением красоты. «Ваби» и «саби» – слова старые. Со временем они стали употребляться слитно, как одно понятие – «ваби-саби», которое затем обрело еще более широкий смысл, превратившись в обиходное слово «сибуй». Сибуй – это красота простоты плюс красота естественности. Это не красота вообще, а красота, присущая назначению данного предмета, а также материалу, из которого он сделан. Кинжал незачем украшать орнаментом. В нем должна чувствоваться острота лезвия и добротность закалки. Чашка хороша, если из нее удобно и приятно пить чай и если она при этом сохраняет первородную прелесть глины, побывавшей в руках гончара.

Мост между искусством и природой, а также мост между искусством и будничной жизнью - ключевые характеристики японской культуры. В этой стране никогда не существовало деления искусства на чистое и прикладное. Японцы привыкли отождествлять прекрасное с целесообразным, и любой предмет их домашней утвари сочетает в себе красоту и практичность.

Ниже также прослеживается связь функций БС и ЧЛ – красоты и функциональности, знак «минус» в функции БС – минимализм:

«Японский дом - настолько самобытное сооружение, что трудно сказать, кто на кого повлиял: то ли обитатель этого жилища выразил через него свою жизненную философию; то ли, наоборот, японский дом сформировал своеобразные привычки тех, кто в нем живет.

-Строя себе жилище, - говорят японцы, - мы прежде всего раскрываем зонт в виде кровли, чтобы на землю упала тень, а потом поселяемся в этой тени... Действительно, японский дом - это навес, причем навес над пустым пространством. В жаркий день может показаться, что человек в такой комнате просто уселся посреди своего сада на небольшом затененном возвышении. Японский дом - это прежде всего крыша, опирающаяся на каркас из деревянных стропил и опор; это кровля, возведенная над пустотой. Здесь нет ни окон, ни дверей в нашем понимании, ибо в каждой комнате три стены из четырех можно в любой момент раздвинуть, можно и вовсе снять. Когда такие легко вынимающиеся из пазов раздвижные створки служат наружными стенами, то есть выполняют роль окон, они оклеиваются белой рисовой бумагой, похожей на папиросную, и называются седзи. Те раздвижные створки, что делят собой внутренние помещения ц одновременно служат дверьми, оклеиваются плотной раскрашенной бумагой и именуются фусума.

Мало, однако, сказать, что стены японского дома способны раскрываться, превращая его в подобие беседки. Это действительно навес над пустотой, потому что такие раздвижные створки ограждают одно лишь пустое пространство. Когда впервые видишь внутренность японского жилища, больше всего поражаешься полному отсутствию какой бы то ни было мебели. Здесь нет ни диванов, ни кресел, ни стульев, ни столов, ни буфетов с посудой, ни шкафов с одеждой, ни книжных полок, нет даже кроватей. Вы видите лишь обнаженное дерево опорных столбов и стропил, потолок из выструганных досок, решетчатые переплеты седзи, рисовая бумага которых мягко рассеивает пробивающийся снаружи свет. Под разутой ногой слегка пружинят татами -  жесткие, пальца в три толщиной маты из простеганных соломенных циновок. Пол, составленный из этих золотистых прямоугольников, совершенно пуст. Пусты и стены. Нигде никаких украшений, за исключением ниши, где висит свиток с каким-нибудь изображением (какэмоно), а под ним поставлена ваза с цветами. Поначалу рождается вопрос: что это? То ли декорации для самурайского фильма, воссоздающие атмосферу средневековья, то ли сверхсовременный интерьер?

Начиная от презрительных отзывов миссионеров в XVI веке и кончая восторгами многих архитекторов Запада в наши дни, японский дом всегда вызывал самые противоположные толки. Одни считали его самым целесообразным, другие - наиболее далеким от здравого смысла видом человеческого жилья. Бесспорно одно: традиционный японский дом во многом предвосхитил новинки современной архитектуры. Каркасная основа, раздвижные стены лишь недавно получили признание наших строителей, в то время как съемные перегородки и заменяемые полы пока еще удел будущего».

Ценностный блок функций БС и ЧЛ - красота рассматривается в работе с материалом, раскрытии его свойств в материальном объекте. Также можно предположить, что БС – ф.1: обработка призвана лишь раскрыть уже имеющуюся красоту, скрытую в природе, материале. Ее нужно лишь открыть, показать другим:

«Естественность, натуральность японцы ценят превыше всего. Мастер не стремится доказать свою способность сделать фарфор похожим на бумагу, а слоновую кость - на кружево. Между художником и материалом здесь не существует отношений повелителя и раба. Более того, японцы не считают нужным скрывать следы воздействия человеческих рук. Они не только сохраняют черты рукотворности, но и любуются ими, поэтизируют их.

- Материал, - продолжал Морино, - это живое существо, и процесс творчества должен быть чем-то похож на пробуждение взаимного влечения между мужчиной и женщиной. Лишь если я буду смотреть на материал как на любимую женщину, мы сможем сообща произвести на свет наше общее детище, в котором я воплощу самого себя. Роль художника состоит не в том, чтобы силой навязать материалу свой замысел, а в том, чтобы помочь материалу заговорить и на языке этого ожившего материала выразить собственные чувства. Когда японцы говорят, что керамист учится у глины, резчик учится у дерева, а чеканщик у металла, они имеют в виду именно это. Художник уже в самом выборе материала ищет именно то, что было бы способно откликнуться на его замысел. Итак, красота в понимании японцев должна не создаваться заново, а отыскиваться в природе. Выявить скрытую в природе красоту и порадоваться ей важнее, чем самому пытаться создать что-то прекрасное. Художник должен открыть людям глаза на красоту природы, помочь увидеть ее. "Не сотвори, а найди и открой"

Универсальной приправой в японских кушаньях служит адзи-но-мото. Слово это буквально означает "корень вкуса". Назначение адзи-но-мото - усиливать присущие продуктам вкусовые особенности. Если, скажем, бросить щепотку этого белого порошка в куриный бульон, он будет казаться более наваристым, то есть более "куриным". Морковь подобным же образом будет казаться более "морковистой", фасоль - более "фасолистой", а квашеная редька станет еще более ядреной. Можно сказать, что адзи-но-мото символизирует собой японское искусство вообще. Ведь его цель - доводить камень, дерево, бумагу до такого состояния, в котором материал наиболее полно раскрывал бы свою первородную прелесть».

Тут также можно отметить блок –БС и ЧЛ:

Если китайцы демонстрируют свою искусность, то изделия японских мастеров подкупают естественностью. Причем в этом первородном несовершенстве отчетливо ощущается созвучность самым современным вкусам - например, обозначившейся повсюду тяге к изделиям народных художественных промыслов. Японские керамисты считают, что их древние традиции не случайно сомкнулись с последним словом моды. В мире механической цивилизации, в мире бетона и стали, загрязненного воздуха и консервированных продуктов человек все больше испытывает тоску по природе. Поэтому искусство, утверждающее близость к природе своим подходом к материалу, подчеркивающее рукотворность своих произведений, искусство, которое поэтизирует, а не отрицает огрехи материала, огрехи труда, становится очень созвучным нашей современности.

Параметр времени в функции БС: невозможность остановить, жестко зафиксировать момент, свое восприятие красоты, внешнего вида вещей, ведь оно текучее и постоянно изменяется. Этим вызвана любовь к недосказанности, незавершенности, асимметрии - как к возможности оставить пространство для изменения в области БС. Предпочтение асимметрии, нарушенного равновесия, несмотря на их внешнее несовершенство, можно отнести к компетентности в зоне негатива по функции БС:

«Тайна искусства состоит в том, чтобы вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым. Это и есть четвертый критерий японского представления о красоте. Он именуется «югэн» и воплощает собой мастерство намека или подтекста, прелесть недоговоренности. Кенко Ио-шида в XVIII веке писал: «У всех вещей законченность плоха, лишь неоконченное дает радостное, расслабляющее чувство». Предмет, который завершен, неинтересен. Заложенная в природе Японских островов постоянная угроза непредвиденных стихийных бедствий сформировала у народа душу, очень чуткую к изменениям окружающей среды. Буддизм добавил сюда свою излюбленную тему о непостоянстве мира. Обе эти предпосылки сообща привели японское искусство к воспеванию изменчивости, бренности. Радоваться или грустить по поводу перемен, которые несет с собой время, присуще всем народам. Но увидеть в недолговечности источник красоты сумели, пожалуй, лишь японцы. Не случайно своим национальным цветком они избрали именно сакуру. Долгожданная пора пробуждения природы начинается здесь внезапной и буйной вспышкой цветения вишни. Ее розовые соцветия волнуют и восхищают японцев не только своим множеством, но и своей недолговечностью. Лепестки сакуры не знают увядания. Весело кружась, они летят к земле от легчайшего дуновения ветра. Они предпочитают опасть еще совсем свежими, чем хоть сколько-нибудь поступиться своей красотой. Совершенствование прекраснее, чем совершенство; завершение полнее олицетворяет жизнь, чем завершенность. Поэтому больше всего способно поведать о красоте то произведение, в котором не все договорено до конца. Чаще намекать, чем декларировать, — вот принцип, который делает японское искусство искусством подтекста. Художник умышленно оставляет в своем произведении некое свободное пространство, предоставляя каждому человеку по-своему заполнять его собственным воображением. У японских живописцев есть крылатое выражение: «Пустые места на свитке исполнены большего смысла, нежели то, что начертала на нем кисть». Японское искусство взяло на себя задачу быть красноречивым на языке недомолвок. И подобно тому как японец воспринимает иероглиф не просто как несколько штрихов кистью, а как некую идею, он умеет видеть на картине неизмеримо больше того, что на ней изображено. Дождь в бамбуковой роще, ива у водопада — любая тема, дополненная фантазией зрителя, становится для него окном в бесконечное разнообразие и вечную изменчивость мира. Югэн, или прелесть недосказанности, — это та красота, которая скромно лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность. Ее может вовсе не заметить человек, лишенный вкуса или душевного покоя.

Считая завершенность несовместимой с вечным движением жизни, японское искусство на том же основании отрицает и симметрию. Мы настолько привыкли делить пространство на равные части, что, ставя на полку вазу, совершенно инстинктивно помещаем ее посредине. Японец столь же машинально сдвинет ее в сторону, ибо видит красоту в асимметричном расположении декоративных элементов, в нарушенном равновесии, которое олицетворяет для него мир живой и подвижный. Симметрия сознательно избегается также потому, что она воплощает собой повторение. Асимметричное использование пространства исключает парность. А какое-либо дублирование декоративных элементов японская эстетика считает грехом. Посуда на японском столе не имеет ничего общего с тем, что мы называем сервизом. Приезжие изумляются: что за разнобой! А японцу кажется безвкусицей видеть одну и ту же роспись и на тарелках, и на блюдах, и на супнице, и на чашках, и на кофейнике.

Чуткий ко всяким проявлениям движения жизни, японец мало любит форму, этот предел подвижности. Симметричность всего живущего, форм животных и растений — это явное выражение стремления природы к равновесию — оставляет его совершенно равнодушным. Он наблюдает и ухватывает в природе асимметричное, нарушенное равновесие, подчеркивает формы в момент изменения.

Г. Востоков, Японское искусство. СПб.., 1904».

Можно предположить  параметр времени в функции БС – потребность лишь подчеркнуть и выявить уже присущий вкус или внешнюю форму, содержащиеся в предмете:

Японский повар стремится, чтобы внешний вид и вкус кушанья как можно больше сохраняли первоначальные свойства продукта, чтобы рыба или овощи даже в приготовленном виде оставались самими собой. Японский повар проявляет свое мастерство тем, что не делает его заметным - как садовник, который придает дереву именно ту форму, которую оно само охотно приняло бы. Приготовление сырой рыбы, например, часто ограничивается умелым нарезыванием ее на ломтики.

«Икэбана, по словам Тэсигахара, это самостоятельный вид изобразительного искусства. Ближе всего к нему стоит, пожалуй, ваяние. Скульптор ваяет из мрамора, глины, дерева. В данном же случае в руках ваятеля - цветы, ветки. Цель икэбана - выражать красоту природы, создавая композиции из цветов, керамики и других предметов. Но икэбана  -  это не только украшательство, не только один из декоративных приемов. Это и средство самовыражения. Даже используя одни и те же материалы, разные люди могут вложить в них разные настроения. Подлинного мастера икэбана не может удовлетворить лишь внешняя красота цветов. Он стремится заставить их заговорить на понятном людям языке.  Иногда иероглифы икэ-бана дословно переводят как "живые цветы" или как "цветы, которые живут". Но и это определение нельзя назвать исчерпывающим. Ибо первый слог "икэ" не только означает "жить", но и является формой глагола "икасу", который значит "оживлять", "выявлять" и противоположен по смыслу глаголу "подавлять". Поэтому выражение "икэбана" можно перевести как "помочь цветам проявить себя".

Параметр времени в функции БС - аспект приравнивается к жизни:

«Минувшие века сделали японца человеком, который относится к жизни прежде всего как художник, эстет. Он не является человеком принципа. Основным законом его общественной и личной жизни служит не столько мораль, религия или политика, сколько нормы прекрасного. "Эстетическое объяснение Японии" -вот хороший заголовок для книги, которую следовало бы когда-нибудь написать».

Виден параметр времени - постоянное прослеживание информации по аспекту во времени и выбор того продукта, который будет наиболее вкусным в каждый конкретный момент времени:

Никогда не забуду сельский постоялый двор, где мне подали утром чашку супа, в котором плавали ломтики моркови, нарезанной, как кленовые листочки. Это было напоминанием о сезоне, о золотой осени, потому что достаточно было поднять голову и взглянуть в окно, чтобы увидеть горы, покрытые багряными кленами. Подобно японскому поэту, который в хайку - семнадцатисложном стихотворении из одной поэтической мысли - обязательно должен выразить время года, японский повар, помимо красоты и гармонии красок, должен обязательно подчеркнуть в пище ее сезонность. Соответствие сезону, как и свежесть продукта, ценится в японской кухне более высоко, чем само приготовление. Излюбленное блюдо праздничного японского стола - это сырая рыба, причем именно тот вид ее, который наиболее вкусен в данное время года или именно в данном месте. Каждое блюдо славится натуральными прелестями продукта, и подано оно должно быть именно в лучшую для данного продукта пору.

Можно отметить УЭ – управляющую эмоцию многомерной функции – уверенность:

В японском же ресторане принято лишь называть сумму, ассигнованную на угощение. Повар сам должен решить, что подать к столу, ведь он лучше знает, какие продукты у него под рукой и какие из них наиболее соответствуют сезону.

Много градаций в аспекте, градаций вкуса, его оттенков – индикатор многомерности функции БС:

В японской кухне нет места соусам или специям, которые искажали бы присущий продукту вкус. Васаби, или японский хрен, который смешивается с соевым соусом и подается к сырой рыбе, как бы служит ретушью. Не уничтожая присущий рыбе вкус, он лишь подчеркивает его. Пример подобной комбинации - суси, рисовый шарик, на который накладывается ломтик сырой рыбы, проложенный хреном. Здесь вкус сырой рыбы оттеняется как пресностью риса, так и остротой васаби.

В нижеприведенных фрагментах анализа видно ценностное отношение японского народа к красоте, эстетике внешнего вида, что с соционической точки зрения указывает на ценностность функции БС - индикатор «Ценность, важность информации по аспекту» [5], [6], [7]:

«Не будет большим преувеличением назвать национальной религией японцев культ красоты. Именно эстетические нормы во многом определяют жизненную философию этого народа. Японцам присуще обостренное чувство гармонии. Художественный вкус пронизывает весь уклад их жизни. Эстетизм японцев основывается на убеждении, что красота присутствует в природе всюду и от человека требуется лишь зоркость, чтобы увидеть ее. Любовь японцев к прекрасному коренится, таким образом, в их любви к природе. Вспомним, что в основу религии синто легло поклонение природе не из страха перед ее грозными явлениями, а из чувства восхищения ею. Эта же черта окрашивает и японское искусство».

«Японец же даже в городе остается не только чутким, но и отзывчивым к смене времен года. Подчиняясь календарю, он старается есть определенную пищу, носить определенную одежду, придавать должный облик своему жилищу. Он любит приурочивать семейные торжества к знаменательным явлениям природы: цветению сакуры или осеннему полнолунию; любит видеть на праздничном столе напоминание о времени года: ростки бамбука весной или грибы осенью. Жажда общения с природой граничит у японца с самозабвенной страстью. Причем любовь эта вовсе не обязательно адресуется одним только захватывающим дух крупномасштабным красотам - предметом ее может быть и травинка, на которой обосновался кузнечик; и полураскрывшийся полевой цветок; и причудливо изогнутый корень - словом, все, что служит окном в бесконечное разнообразие и изменчивость мира. Японцам присуща не столько решимость покорять, преобразовывать природу, сколько стремление жить в согласии с ней. Этой же чертой пронизано их искусство. Японские архитекторы возводят свои постройки так, чтобы они сливались с окружающей средой, были открыты ей. Цель японского садовника - воссоздать природу в миниатюре. Ремесленник стремится показать фактуру материала, повар - сохранить вкус и вид продукта».

«Чувство изящного, наклонность наслаждаться красотою свойственны в Японии всему населению от земледельца до аристократа. Уже простой японский крестьянин - эстетик и артист в душе, непосредственно воспринимающий прекрасное в окружающей природе. Нередко он совершает отдаленные путешествия, чтобы полюбоваться каким-либо красивым видом, а особенно красивые горы, ручьи или водопады служат даже объектом благоговейного культа, тесно переплетаясь в представлениях простолюдина с конфуцианскими и буддийскими святынями. Из этого культа красоты, основывающегося на дивном колорите всего окружающего, возникло японское искусство. Едва ли не все религии мира считают коллективные обряды, то есть совместное приобщение людей к какому-то догмату веры, важнейшим средством воздействия на человеческие души. А поскольку место религии в Японии в значительной мере занято культом красоты, роль таких коллективных обрядов играют тут традиции и церемонии, предназначенные для того, чтобы люди сообща развивали свой художественный вкус. Японский образ жизни породил целую систему таких коллективных эстетических упражнений, к которым регулярно прибегает народ. Способность ценить красоту и наслаждаться ею - это не какое-то врожденное качество и не какое-то умение, которым можно раз и навсегда овладеть. Сознавая это, японцы веками вырабатывали своеобычные методы, которые позволяют им развивать, поддерживать и укреплять свой художественный вкус. Зарубежные специалисты признают, что эстетическое воспитание в японской школе поставлено шире и основательнее, чем в других странах мира. Уже второклассник пользуется красками тридцати шести цветов и знает названия каждого из них. В погожий день директор школы вправе отменить все занятия, чтобы детвора отправилась на воздух рисовать с натуры или слушать объяснения учителя о том, как распознавать красоту в природе».

«Еще задолго до появления иероглифической письменности как моста к искусству рисовать и слагать стихи в быту японцев прочно укоренились обычаи коллективно любоваться наиболее поэтическими явлениями природы. Зимой принято любоваться свежевыпавшим снегом. Весной - цветением сливы, азалий, вишни. Осенью - багряной листвой горных кленов и полной луной. Однажды я оказался в Киото в день девятого полнолуния по старому календарю, когда принято любоваться самой красивой в году луной. Одно из лучших мест для этого - храм Дайгакудзи в Киото. Мне посоветовали приехать туда еще до темноты, потому что уже в половине шестого из-за горы за озером поднимается неправдоподобно большая, круглая, выкованная из неровного золота луна.

Толпы людей, собравшихся полюбоваться луной, свидетельствовали, что чувство прекрасного глубоко пронизывает повседневную жизнь народа. Итак, японцы не религиозны. Но вместо икон в каждом японском жилище есть как бы алтарь красоты - ниша, где стоит ваза с цветами, висит картина или каллиграфически написанное стихотворение. Японцы не религиозны, однако вместо коллективных богослужений они создали обычаи, помогающие людям сообща развивать в себе художественный вкус. Коллективное любование природой, письменность, неотличимая от рисования; стихосложение, смыкающееся с каллиграфией -- все эти традиции доныне сохраняют. свою силу, свое несомненное влияние на жизненную философию и национальный характер японцев».

Ниже можно отметить связь функций БС (красота почерка, эстетика) и ЧИ (человеческие качества, суть), ценностное восприятие как красоты, так и поэзии как средства передачи смысла:

«Однако ведущее место в эстетическом воспитании ребенка занимает обучение письму. Каллиграфия, или искусство иероглифической письменности, пришла в Японию из Китая в ту пору, когда она уже на протяжении тысячи лет считалась одним из видов изобразительного искусства. На иероглифы в ту пору смотрели не только как на средство письменного общения. Достоинства человеческого почерка считались прямым отражением его характера. Лишь морально совершенный человек мог, по тогдашним представлениям, стать мастером каллиграфии. И наоборот, всякий, кто овладел искусством иероглифической письменности, считался человеком высоких душевных качеств.

При обучении иероглифике стирается грань между чистописанием и рисованием. Когда освоены необходимые механические навыки, человек уже не пишет, а рисует; причем не пером, а кистью, приводя ее в движение не только рукой, но как бы всем телом. При совершенном владении кистью и безукоризненном чувстве пропорций, нужных для иероглифического письма, каждый японец, по существу, становится живописцем. Ему ничего не стоит несколькими мгновенными, уверенными штрихами изобразить гнущуюся ветку бамбука с мастерством профессионального художника. Существование каллиграфии как одной из основ народного просвещения было важной причиной того, что многие традиционные черты японской культуры уцелели в обиходе современных поколений.

Вспомним об алтаре красоты в японском жилище - о токонома, то есть нише, подле которой садится глава семьи или гость. Это самое почетное место в доме принято украшать свитком с каллиграфически написанным изречением, чаще всего стихотворным.

Здесь, где каллиграфия смыкается с поэзией, мы видим второй пример упражнений в эстетизме - всеобщее занятие стихосложением. Поэзия всегда была в Японии одним из излюбленных видов народного искусства. Каждый образованный человек непременно должен владеть как мастерством каллиграфии, так и мастерством стихосложения. Излюбленными формами массового поэтического творчества служат танка или хайку, которые можно в какой-то мере сравнить с афоризмами или эпиграммами. До сих пор в середине января в Японии устраивается традиционное поэтическое состязание. Десятки тысяч стихотворений на заданную тему поступают на этот общенациональный конкурс. Стихосложение в Японии - не только удел поэтов, а явление очень распространенное, если не сказать общенародное. Около двадцати ежемесячных журналов общим тиражом свыше миллиона экземпляров целиком посвящены поэзии».

В следующей цитате видна неценностность функции ЧС – богатство, уровень дохода и ценностность функции БС – красоты, эстетики:

«Японцы не любят оценивать искусство на бегу, приемля его лишь как часть повседневной жизни. Чайная церемония, мастерство икэбана, стихосложение, любование природой - все это объединено у них названием "фурю", что можно перевести несколько старомодным термином "изящные досуги". Человека, который пренебрегает ими в жизни, считают ничтожеством. Японцы, побывавшие в Соединенных Штатах, поражаются тому, как много там людей - и причем людей богатых - не имеют никаких художественных интересов. В противоположность этому у японцев, особенно в пожилом возрасте, непременно есть излюбленные увлечения: живопись, выращивание хризантем, коллекционирование керамики и т. д. "Изящные досуги" отнюдь не достояние одних лишь эстетов или кучки богачей. Японцы посмеиваются над американской привычкой судить об общественном положении человека по его доходу».

Ценностность функции ЧЛ - ценность труда, профессионализма:

«Культ профессионального мастерства имеет в Стране восходящего солнца глубокие корни. Еще с феодальных времен среди японцев поистине легендарны имена выдающихся «катана кадзи» – кузнецов, кующих клинки для самурайских мечей, или вышивальщиц из Киото, славящихся умением передавать на шелке даже свежесть росы на лепестках сакуры. Понятие «трудовая слава» имеет в современной Японии вполне конкретное содержание. Общенациональные конкурсы профессионального мастерства проводятся ежегодно и широко освещаются средствами массовой информации. Все знают, кто в стране самый искусный повар, кто лучший плотник, каменщик, сварщик, наладчик автоматических линий, кто лучшая ткачиха или медсестра».

Возможен знак «плюс» в функции ЧЛ - очень узкая специализация в работе. «Локальность. Ограничение. Сужение области компетенции»:

«Концепция подобающего места требует: не берись не за свое дело. Это лишает людей самостоятельности во множестве практических мелочей, из которых складывается повседневная жизнь. Почти никогда не увидишь японца, который мастерил бы что-нибудь дома своими руками. Сборщик телевизоров не имеет представления о том, как отремонтировать электрический утюг. Если в конторе радиотехнической фирмы перегорят пробки, никто из служащих не вздумает заменить их сам. Когда нужно что-нибудь починить или приладить, по всякому пустяку принято вызывать мастерового. Причем каждый такой мастеровой глубоко убежден, что лучше заказчика разбирается в своем деле, и потому философски относится ко всякого рода пожеланиям и советам, попросту пропуская их мимо ушей».

Возможен отказ от правильности, сужающей рамки. Выход за рамки общепринятых норм делания – ситуативность в функции ЧЛ:

«Основной принцип каллиграфии - не делать небрежных движений, однако при этом движения кисти могут стать неловкими и закрепощенными. Нужно пойти дальше этого и научиться умело отходить от нормы. Этим принципом надлежит руководствоваться и в других делах».

Видна своеобразность в функции ЧЭ, проявление эмоций не соответствует общечеловеческим представлениям. Это позволяет предположить индивидуальность функции ЧЭ. Также виден приоритет функции БЭ (учтивости в отношениях) над ЧЭ (эмоции), что может говорить о ценностной БЭ и неценностной ЧЭ в ИТИМе Японии:

«Если фразу "у меня серьезно заболела жена" японец произносит с улыбкой, дело тут не в каких-то загадках восточной души. Он просто хочет подчеркнуть, что его личные горести не должны беспокоить окружающих. Обуздывать, подавлять свои эмоции ради учтивости японцы считают логичным».

Можно предположить нормативность в функции БЭ – «утверждение неких негибких постулатов, правил». Строгий регламент взаимооотношений (размерность норм), которого следует придерживаться:

«Есть две скрытые пружины, которые исподволь движут сложным механизмом поведения японцев. О первой из них уже шла речь - это долг признательности. Но есть и вторая: долг чести. Гири - это некая моральная необходимость, заставляющая человека делать что-то порой против собственного желания или вопреки собственной выгоде. Довольно близко к этому термину стоит старый французский оборот - "положение обязывает". Гири - это долг чести, основанный не на абстрактных понятиях добра и зла, а на строго предписанном регламенте человеческих взаимоотношений, требующем подобающих поступков в подобающих обстоятельствах».

В приведенном ниже фрагменте также видна нормативность в БЭ: «Обязательность, долженствование», «Использование и ссылка на общепринятое», - необходимо вести себя, как принято, чтобы не осудили. Стоит сказать о том, что стыд – это УЭ (управляющая эмоция) маломерной функции. Выходит, что культура поведения в Японии базируется на негативной мотивации  от маломерной функции, мотивации «избегать стыда» и связанного с этим осуждения:

«Гири подчас вынуждает человека уподобляться роботу, который слепо и механически выполняет заложенную в него программу подобающего поведения, который не рассуждает, а поступает так, как принято, чтобы окружающие его не осудили. "Стыд служит почвой, на которой произрастают все добродетели", - распространенность этого изречения выдает обостренную чувствительность японцев к суждениям других людей об их поступках. С детства поведение человека регулируется не только семьей, но и ближайшим окружением. Тому, кто не соблюдает общепризнанных обычаев, кто не считается с мнением общины, соседи или односельчане грозят отчуждением. Поступай как принято, иначе люди осудят и отвернутся - вот что требует от японца долг чести. Смысл гири, стало быть, лучше выразить не французским оборотом "положение обязывает", а словами "традиция обязывает"».

Также можно отметить маломерные УЭ [8] в функции БЭ – неловкость, ощущение тяжести:

«В японском языке речевые обороты, предназначенные для выражения благодарности, несут в себе, как ни странно, оттенок некоего сожаления. Например, наиболее широко известное иностранцам слово "аригато", которое мы привыкли переводить как "спасибо", буквально значит "вы ставите меня в трудное положение". Другой близкий ему оборот "сумимасен" означает: "ах, это никогда не кончится" или "ах, мне теперь вовек с вами не рассчитаться"».

Маломерные УЭ в этиках – чувство униженности, боль, стыд (считают проявление чувств глупым):

«Полагаю, что в мире нет народа, который относился бы к собственной чести более щепетильно, чем японцы. Они не терпят ни малейшего оскорбления, даже грубо сказанного слова. Так что вы обращаетесь (и поистине должны обращаться) со всей учтивостью даже к мусорщику или землекопу. Ибо иначе они тут же бросят работу, ни секунды не задумываясь, какие потери это им сулит, а то и совершат что-нибудь похуже. Они весьма осмотрительны в своем поведении и никогда не утруждают других жалобами и перечислениями собственных бед. Они с детства выучиваются не раскрывать своих чувств, считая это глупым. Важные и трудные дела, которые могут вызвать гнев, возражение или спор, у них принято решать не с глазу на глаз, а только через третье лицо. Обычай этот настолько в ходу, что применяется между отцами и детьми, между хозяевами и слугами и даже между мужьями и женами.
Во время сватовства считается очень важным так обставить первую встречу жениха и невесты, чтобы в случае отказа какой-либо из сторон не унизить другую. Поэтому такие смотрины чаще всего устраиваются как якобы случайная встреча в каком-нибудь общественном месте, например на ежегодной выставке хризантем или во время любования весенним цветением вишен в каком-нибудь парке. Такая встреча, никого ни к чему не обязывая, позволяет молодым и их родителям познакомиться друг с другом».

Стремление избегать слова «нет», возможно, исходит из маломерности или знака плюс в функции БЭ – страха обидеть своим отказом:

«В разговорах люди всячески избегают слов "нет", "не могу", "не знаю", словно это какие-то ругательства; нечто такое, что никак нельзя высказать прямо, а только иносказательно, обиняком. Даже отказываясь от второй чашки чая, гость вместо "нет, спасибо" употребляет выражение, дословно означающее: "мне уже и так прекрасно".
Другой житейский случай - ответить на приглашение: "Нет, к сожалению, не смогу". Чтобы избежать этих запретных слов, японцы рассылают открытки, в которых вас просят обвести чертой одно из слов: "присутствую" или "отсутствую", и вновь бросить такую открытку с оплаченным обратным адресом в почтовый ящик.
Если токийский знакомый говорит: "Прежде чем ответить на ваше предложение, я должен посоветоваться с женой", - не нужно думать, что перед вами оказался поборник женского равноправия. Это лишь один из множества способов не произносить слова "нет". К примеру, вы звоните японцу и говорите, что хотели бы встретиться с ним в шесть вечера в пресс-клубе. Если он в ответ начнет переспрашивать: "Ах, в шесть? Ах, в пресс-клубе?", и произносить какие-то ничего не значащие звуки, следует тут же сказать: "Впрочем, если вам это неудобно, можно побеседовать в другое время и в другом месте". И вот тут собеседник вместо "нет" с превеликой радостью скажет "да" и ухватится за первое же предложение, которое ему подходит».

Страхи, присущие маломерным функциям БЭ и ЧИ – страх быть отвергнутым, униженным, осмеянным, потерять лицо. Чтобы избежать этого, предлагается соблюдать правила подобающего поведения – нормы в функции БЭ:

«Воспитание японского ребенка начинается с приема, который можно было бы назвать угрозой отчуждения. "Если ты будешь вести себя неподобающим образом, все станут над тобой смеяться, все отвернутся от тебя" - вот типичный пример родительских поучений. Боязнь быть осмеянным, униженным, отлученным от родни или общины с ранних лет западает в душу японца. Поскольку образ его жизни почти не оставляет места для каких-то личных дел, скрытых от окружающих, и поскольку даже характер японского дома таков, что человек все время живет на глазах других, - угроза отчуждения действует серьезно. Школьные годы - это период, когда детская натура познает первые ограничения. В ребенке воспитывают осмотрительность: его приучают остерегаться положений, при которых он сам или кто-либо другой может "потерять лицо".  Ребенок начинает подавлять в себе порывы, которые прежде выражал свободно, - не потому, что видит теперь в них некое зло, а потому, что они становятся неподобающими. Японская мораль не ставит целью переделать человека заново, а стремится лишь обуздать его сетью правил подобающего поведения».

Можно предположить витальность и нормативность функции БЭ – использование привычных негибких постулатов, правил. Неспособность отступить от устоявшихся норм, даже если они устарели или не подходят ситуации:

«Учтивость современных японцев выглядит как экзотика. Легкий кивок, который остался в нашем быту единственным напоминанием о давно отживших поклонах, в Японии распространен так, словно он заменяет собой знаки препинания. Собеседники то и дело кивают друг другу, даже когда разговаривают по телефону, хотя видеоэкран еще только начинает входить в быт. Уже говорилось, что, встретив знакомого, японец способен замереть, согнувшись пополам, даже посреди улицы.

Но еще больше поражает приезжего поклон, которым его встречает хозяйка японского дома или гостиницы. Женщина опускается на колени, кладет руки на пол перед собой и затем прижимается к ним лбом, то есть буквально простирается ниц перед гостем. У порога гостя встречает лишь хозяйка, а обмен приветствиями с хозяином совершается уже в комнате, после того как посетитель снял обувь и уселся на татами в необходимой для поклонов позе. Хозяин помещается напротив и ведет беседу, хозяйка молчаливо выполняет роль служанки, а все остальные члены семьи в знак почтения вообще не показываются на глаза.

Правила поведения в японском жилище слишком сложны, чтобы их можно было освоить сразу. Главное поначалу--ни на что не наступать, ни через что не перешагивать и садиться где укажут. Существуют предписанные позы для сидения на татами. Самая церемонная из них - опустившись на колени, усесться на собственные пятки. В таком же положении совершаются поклоны. Надо лишь иметь в виду, что кланяться, сидя на подушке, которою обычно предлагают гостю, неучтиво - сначала надо переместиться на пол. Бывает, что в комнате беседуют десять человек. Но стоит появиться одиннадцатому, как все они, словно крабы с камней, тут же сползают с подушек. Сидеть скрестив ноги считается у японцев развязной позой, а уж вытягивать их в сторону собеседника - верх неприличия. Поэтому провести в японской комнате несколько часов для иностранца с непривычки сущее мучение. У него тут же затекают ноги, начинает ломить поясницу, появляется желание привалиться к стене или лечь.

Многократно пытался я поселиться на несколько дней в японской семье, чтобы непосредственно вникнуть в ее быт. Но этикет всякий раз отгораживал меня от семейных будней словно ширмой. Меня держали в почетном одиночестве, будто гостиничного постояльца. Хозяйка приносила на подносе завтрак, обед и ужин. Хозяин заходил по вечерам обменяться парой вежливых фраз и выпить сакэ. Но посадить меня за общий стол с детьми и домочадцами, сделать меня участником общих разговоров им представлялось совершенно недопустимыми нарушениями правил гостеприимства.

При всем обновлении форм жизни домашний очаг по-прежнему остается у японцев крепостью старого этикета. Не говоря уже о семейных торжествах, даже в будни рассадка за столом следует незыблемому порядку. Каждого, кто уходит из дому или возвращается, принято хором приветствовать возгласами: "Счастливого пути!" или "Добро пожаловать!" Мне часто доводилось видеть, как японцы встречают в Токийском аэропорту родственников, возвращающихся из далеких заграничных поездок. Когда муж сходит с самолета, жена приветствует его глубоким поклоном. Никакие объятия или поцелуи на людях немыслимы. Муж отвечает жене кивком, гладит по голове сына или дочь и почтительнейше склоняется перед родителями, если те соблаговолили его встречать».

Негибкие, сковывающие постулаты, правила в общении – нормативность функции БЭ:

«Вежливость японцев подобна смирительной рубашке, стесняющей словесное общение между людьми. Японцы сами признают, что им трудно общаться друг с другом из-за правил поведения и жестких норм "подобающего места". Не случайно в деловом и политическом мире Японии принято решать наиболее сложные вопросы не на заседаниях, а за выпивкой, когда опьянение позволяет людям на время сбрасывать с себя эти путы».

На основании следующего фрагмента можно сделать вывод о том, что в Японии нормы по функции ЧИ – «быть искренним», «говорить правду» не принимаются, нет владения ними. Отсюда неспособность ясно и прямо выражать свои мысли, неопределенность, неуверенность, сомнения. Это позволяет предположить, что функция ЧИ – одномерная. Совершается перевод управления и в нормативную функцию БЭ – нужно быть вежливым, учтивым.  Постоянные извинения и вежливые обороты также, вероятно, идут из страха по функции БЭ – страха обидеть и страха по ЧИ – потерять лицо:

«Японцы отнюдь не кратки в выражении своих мыслей. Там, где вполне можно обойтись одним словом, они обрушивают на собеседника целые каскады ничего не значащих фраз. Каждое предложение нарезается на тоненькие ломтики и сдабривается огромным количеством приправы из вводных вежливых оборотов. Умение ясно, четко, а тем более прямолинейно выражать свои мысли мало совместимо с японским представлением об учтивости. Смысл фраз преднамеренно затуманивается оговорками, в которых заложены неопределенность, сомнение в правоте сказанного, готовность согласиться с возражениями. Японцев из поколения в поколение приучали говорить обиняками, чтобы уклоняться от открытого столкновения мнений, избегать прямых утверждений, способных задеть чье-либо самолюбие. Сами японцы подметили, что иностранцы, овладевшие их языком, способны выражать на нем свои мысли куда более стройно и точно, так как над ними не тяготеет обычай изъясняться только обиняками.

В Токио мне часто приходилось слышать, как то иностранные, то японские коммерсанты сетовали на недостаток искренности друг у друга, однако каждый по-своему. Если обычно под этим словом понимается честность и прямота, отсутствие притворства или обмана, то для японца быть искренним - значит всей душой стремиться к тому, чтобы никто из партнеров не "потерял лица". Это, стало быть, не столько правдивость, сколько осмотрительность и тактичность. На Западе люди либо говорят вам правду, либо лгут. Японцы же почти никогда не лгут, однако им никогда не придет в голову говорить вам правду. Японцы довели свой язык до уровня абстрактного искусства. Им не нравятся поэтому неуклюжие иностранцы, которые добиваются от них разъяснений и уточнений, хотят докопаться до сути дела, пока не вскроют его до конца. Японец же считает, что не беда, если мысли не высказаны или если слова не переведены. Нюансы этикета для него куда важнее тонкостей синтаксиса или грамматики. Вежливость речи ценится выше ее доходчивости. И не удивительно, что высшим средством общения становится, таким образом, молчание».

Можно отметить ценностность функции ЧИ в ИТИМе японского народа:

«Если бы из всех присущих японцам черт потребовалось выделить одну наиболее характерную, вернее всего было бы назвать любознательность. Причем широта интересов, прорывающая рутину повседневной жизни, страсть к постижению непознанного чаще всего столь же бескорыстны, как и присущая японцам тяга к красоте. Люди не разучились ставить духовные ценности превыше материальных благ».

Вероятно, функция ЧИ находится в блоке Суперид. Об этом говорят управляющие эмоции Суперида – интерес, желание получать информацию при неуверенности (внушаемость):

«Про японцев можно сказать, что этот народ интеллигентен в массе. Причина тут не в одной лишь поголовной грамотности. Кругозор японца – не только начитанность, но и умение людей в любом возрасте сохранять поистине детскую любознательность. На всякого рода курсы, выставки, лекции валом валят и молодежь и старики. Было бы нетрудно, набрав десяток другой примеров, нарисовать разительную картину вестернизации духовной жизни Страны восходящего солнца. Присущая японцам восприимчивость к новому проявляется и в том, что они легко поддаются зарубежной моде. Но, широко растекаясь по поверхности, западные стандарты вкуса остаются «детской болезнью», не способной изменить сущность национального характера».

В следующем фрагменте также можно предположить нахождение функций БЭ и ЧИ в блоке Суперид – желание искренности (ЧИ), желание, чтобы к человеку находили подход (БЭ и ЧИ), что недоступно в повседневной жизни с ее рамками. Напрашивание на оценку, похвалу по ЧИ – желание почувствовать себя остроумным:

«Слово «гейша» буквально означает «человек искусства». Она – искусница развлекать мужскую компанию. Причем не только женским обаянием, не только исполнением песен и танцев в своем специфическом жанре, но и образованностью, умением находить контакт с собеседником. Бывает, что какой нибудь министр приезжает к великовозрастной гейше – подруге его молодости, – чтобы излить душу, как психоаналитику. Он говорит с ней обо всем, о чем не может поделиться ни с коллегами, ни с женой, ни с детьми, ибо японский образ жизни сужает возможности человека быть искренним. Иногда гейши поют вместе с гостями, иногда играют в невинные застольные игры. Все это время они не забывают подливать мужчинам пива и сакэ, шутят с ними, а главное, смеются их шуткам. На этом какой-либо контакт кончается».

Страх быть отвергнутым (БЭ), осмеянным, потерять лицо (ЧИ), неуверенность в этих областях указывают на маломерность данных функций в ИТИМе японского народа:

«Поэтому тот самый японец, который четыре-пять вечеров в неделю проводит в увеселительных кварталах, проявляя себя там общительным и остроумным, превращается в собственную противоположность, встречая женщину в любой другой жизненной ситуации. Изданный в США путеводитель для туристов предупреждает молодых американок: имейте в виду, что в Стране восходящего солнца вам нечего ждать неожиданных знакомств. Достаточно раз-другой проехать в поезде, чтобы убедиться в этом. Когда девушка оказывается в купе с тремя попутчиками, трудно представить себе, чтобы они так или иначе не проявили своего отношения к ней как к существу иного пола. Пусть это не будет ухаживанием, даже шутливым. По случайной спутнице все же окажут какие-то знаки внимания, позволяющие ей почувствовать себя в мужском обществе. В Японии же делец, едущий на сверхскоростном экспрессе из Токио в Осаку, даже не попытается заговорить с женщиной, сидящей рядом. Он так и будет молчать все три часа из боязни, что его первая реплика останется без ответа; из боязни попасть в положение, в котором можно "потерять лицо"».

Возможна ситуативность в функции БЛ - нарушение правил рассматривается в привязке к конкретной ситуации, условиям:

«Японцы избегают судить о поступках и характере человека в целом, а делят его поведение на изолированные области, в каждой из которых как бы существуют свои законы, собственный моральный кодекс. Вот излюбленное сравнение, которое они приводят на этот счет: - Нельзя утверждать, что ехать на автомашине по правой стороне улицы всегда правильно, а по левой - всегда ошибочно. Дело лишь в правилах уличного движения, которые в Токио и Москве различны. Японцам несвойственно обвинять человека в том, что он не прав вообще. В их суждениях прежде всего четко обозначается область, в которой он совершил ту или иную погрешность, то есть нарушил предписанные для данной области правила. Универсальных мерок не существует: поведение, допустимое в одном случае, не может быть оправдано в другом.

Можно предположить витальный блок функций БЛ и ЧС – подчинение привычной, устоявшейся иерархии, статусному делению. Привычность, отсутствие постоянного отслеживания в этой сфере и пересмотров иерархической структуры – как когда-то сложилось в обществе, так до сих пор используется:

«Когда несколько японцев собираются у стола, все они точно знают, кто где должен сесть: кто у ниши с картиной, то есть на самом почетном месте, кто по левую руку от него, кто еще левее и кто, наконец, у входа. Любая попытка проявить тут какой-то демократизм вызовет лишь всеобщее смятение - ведь тогда никто из присутствующих не будет знать, что ему делать. (Именно это происходит, когда заезжий иностранец, желая прослыть скромным, упрямо отказывается от предназначенного ему места.) Когда японец говорит о неразберихе, он выражает ее словами: "ни старшего, ни младшего". Без четкой субординации он не мыслит себе гармонии общественных отношений.

Несмотря на всю свою модернизацию, Япония до сих пор в немалой степени остается иерархическим обществом. Каждый контакт, в который вступают между собой люди, тут же указывает на род и степень социальной дистанции между ними. Не только обращения, но и местоимения: я, ты, он и даже глаголы, обозначающие простейшие житейские действия, в разных случаях звучат по-разному. Японская домохозяйка ежедневно обменивается бесчисленным количеством церемонных приветствий и пустопорожних фраз о погоде с разносчиками и мелкими торговцами, которые, как правило, живут тут же, по соседству, в задних комнатах или на вторых этажах своих лавочек. Но домохозяйка, которая знакома с этими людьми много лет (нередко - с детства) и которая общается с ними буквально каждый день, не знает не только их имен, но даже фамилий. Овощи ей приносит зеленщик-сан, рыбу - рыбник-сан. Когда нужно подстричь куст азалий перед крыльцом, приглашается садовник-сан.  Чем же объяснить, что, несмотря на присущую японцам учтивость, доныне есть люди, которые вынуждены всю жизнь оставаться безымянными для других? Это наследие феодальных времен, когда японское общество строго делилось на четыре сословия: воины, земледельцы, ремесленники, торговцы. Носить фамилии (а стало быть, и родовые гербы на кимоно) могли тогда лишь воины. Торговцы же, как самое низкое среди последующих трех сословий, то есть среди простолюдинов, оказались даже и без имен. К ним было предписано обращаться по названию их дела. Домохозяйка называет теперь своего соседа Мэйдзи-сан вместо молочник-сан не потому, что сословные пережитки наконец утратили силу, а потому, что знакомому лавочнику пришлось сменить вывеску и пойти в кабалу к фирме "Мэйдзи", которая монополизировала торговлю молоком. На протяжении столетий сословные разграничения дополнялись в Японии подробнейшей регламентацией быта. Одежда, которую человек мог носить, пища, которую он мог есть, размеры дома, в котором он мог жить, -  все это определялось его унаследованным от роду положением.

Мы привыкли к тому, что в семейном кругу люди относятся друг к другу без особых церемоний. В Японии же именно внутри семьи постигаются и скрупулезно соблюдаются правила почитания старших и вышестоящих. В этой домашней иерархии каждый имеет четко определенное место и как бы свой титул. Почести воздаются не только главе семьи, но и всякому, кто стоит хоть ступенькой выше. Когда сестры обращаются к братьям, они обязаны употреблять иные, более учтивые выражения, чем те, с которыми братья обращаются к сестрам. Еще когда мать по японскому обычаю носит младенца у себя за спиной, она при каждом поклоне заставляет кланяться и его, давая ему тем самым первые уроки почитания старших. Чувство субординации укореняется в душе японца не из нравоучений, а из жизненной практики. Он видит, что мать кланяется отцу, средний брат - старшему брату, сестра - всем братьям независимо от возраста. Причем это не пустой жест. Это признание своего места и готовность выполнять вытекающие из этого обязанности. Привилегии главы семьи при любых обстоятельствах подчеркиваются каждодневно. Именно его все домашние провожают и встречают у порога. Именно он первым окунается в нагретую для всей семьи воду фуро - японской ванны. Именно его первым угощают за семейным столом.

Мало найдется на земле стран, где детвора была бы окружена большей любовью, чем в Японии. Но печать субординации лежит даже на родительских чувствах. Старшего сына заметно выделяют среди остальных детей. К нему относятся буквально как к наследнику престола, хотя престол этот всего-навсего родительский дом. С малолетства такой малыш часто бывает самым несносным в доме. Его приучают воспринимать поблажки как должное, ибо именно на него ляжет потом не только забота о престарелых родителях, но и ответственность за семью в целом, за продолжение рода, за отчий дом. По мере того как старший сын подрастает, он вместе с отцом начинает решать, что хорошо и что плохо для его младших братьев, сестер. Японец с детских лет привыкает к тому, что определенные привилегии влекут за собой определенные обязанности. Он понимает подобающее место как рамки дозволенного, то есть, с одной стороны, как известные ограничения, а с другой стороны, как гарантию известных прав. Сжившись с субординацией еще в собственной семье, человек привыкает следовать ее принципам и в общественных отношениях».

Ниже можно отметить витальность блока БЛ и ЧС: подчиняться сложившейся иерархии настолько привычно, что нет желания даже объяснять это – индикаторы  «Привычность», «Нет желания думать, объяснять»:

«Японцы строят свои взаимоотношения, постоянно оглядываясь на иерархию. В семье надлежащее поведение определяется возрастом, поколением, полом, в общественных отношениях - рангом. До тех пор пока подобающее место сохранено, человек мирится с ним. Японцев удивляло, что народы оккупированных ими стран отнюдь не встречали их с распростертыми объятиями. Разве Япония не предлагала им подобающего места - пусть более низкого, но определенного - в иерархии азиатских народов! Японцы считают свою концепцию подобающего места настолько бесспорной, что даже не поясняют ее. Однако без понимания этой концепции нельзя понять сложную механику личных и общественных взаимоотношений японцев».

Еще один фрагмент позволяет предположить витальную индивидуальность блока БЛ и ЧС: улицы в Токио не имеют плана, не существует адресной системы в ее нормативном понимании. В древности подобные меры служили безопасности (ЧС), а затем подобная система стала привычной, и существует до сих пор в подобном виде. Можно предположить неценностность БЛ (систематизации). Отраслевое разделение районов похоже на перевод в функцию ЧЛ [9] – деление по функции, по виду деятельности:

«В Токио нет названий улиц, поэтому адреса записываются в непривычной для нас манере. Токийские адреса начинаются с названия района, которое всегда пишется с суффиксом '-ku' (Minato-ku), далее – название микрорайона, потом – еще более мелкое деление, название которого обозначено суффиксом '-chome'. Эти подразделения нередко делятся на кварталы, каждый из которых имеет собственную нумерацию домов. Так, адрес 'Taito-ku 1-5-303 Asakusa 3-chome' обозначает квартиру 303, в 5-м доме, в 1-м квартале, в подразделении Асакуса-3 в районе Таито.

В Токио необычно все: от расположения улиц до адресной системы. Улицы не признают никакого плана - они к тому же анонимны. Адресов в нашем понимании здесь практически нет. Например, название Гиндза – это скорее пространственное понятие, нежели улица. Это, во-первых. А во-вторых, нумерация домов ведется не по улицам, а по периметру околотков в порядке их застройки. Поэтому, прежде чем пойти к какому-то японцу в гости, неплохо бы было обзавестись схематическим планом, как к нему добраться. Достаточно сказать, что трудно даже определить границы города, и с каждым годом сделать это все сложнее. На сегодняшний день в огромный мегаполис входят помимо самого Токио (который когда-то давно назывался Эдо) еще 25 городов, 23 района, 7 поселков и 8 деревень.

Путаница в городской планировке, как ни странно, является одной из традиций Токио. Город изначально строился как убежище от феодальных междоусобиц. Планировка улиц, проездов для колесниц и защитных рвов предполагала невозможность прямого попадания в императорский дворец, если не знать правильного пути. Со временем город настолько увеличился в размерах, что поглотил соседние города и деревни с их центрами и окраинами. И теперь огромная территория мегаполиса напоминает кружево. Во всей этой токийской неразберихе только одно может помочь иностранцу: отраслевое деление большинства центральных районов, которое сложилось благодаря японскому рационализму. Так, исторически в районе Гиндза печатали деньги, и сейчас здесь городской финансовый и торговый центр. На Цукидзи уже много веков продают рыбу. Ёсиваре когда-то был районом свободных нравов, поэтому полиции и налоговикам пришлось обосноваться здесь же».

Выводы

Резюмируя проведенный анализ, можно сделать следующие выводы о положении функций в ИТИМе японского народа:

1.      Функция БС ценностная, многомерная, имеет параметр времени. Обладает знаком минус и находится в блоке с функцией ЧЛ.

2.      В функции ЧЛ выявлена ценностность, возможная ситуативность, знак плюс. Находится в блоке с функцией БС.

3.      Функция ЧЭ неценностная, выявлена возможная маломерность и индивидуальность.

4.      Функция ЧИ ценностная,  маломерная, есть указания на возможную одномерность.

5.      Функция БЭ маломерная, нормативная. Есть указания на витальность.

6.      Функция БЛ неценностная, есть индикатор возможной ситуативности, витальности и блока с функцией ЧС.

7.      Функция ЧС неценностная, витальная, находится в блоке с функцией БЛ.

Таким образом, можно предположить, что ИТИМ японского народа – СЛИ (сенсорно-логический интроверт).

Литература:

1.      Тумольская В.А. Использование инструментов лингвистического анализа в определении интегральных ТИМов. Часть 1. // СМиПЛ, 2015, №2.

2.      Тумольская В.А. Использование инструментов лингвистического анализа в определении интегральных ТИМов. Часть 2. // СМиПЛ, 2015, №4

3.      Тумольская В.А. Использование инструментов лингвистического анализа в определении интегральных ТИМов. Часть 3. // СМиПЛ, 2015

4.      Овчинников В.В. Ветка сакуры.  — М.: Молодая гвардия, 1971, 224 с.

5.      Эглит И.М. Определение соционического типа. Самоучитель от А до Я. — М.: Чёрная белка, 2013.

6.      Эглит И.М. О термине "ценность" в соционике [http://socionicasys.org/biblioteka/statji/o-termine-cennost-v-socionike]

7.      Тумольская В.А., Абрамов С.Д., Эглит И.М. О понятиях «ценность», «антиценность» и «область квадральной некомпетентности» в соционике [http://socionicasys.org/biblioteka/statji/o-poniatiyah-cennost-anticennost-okn]

8.      Эглит И.М., Тумольская В.А., Абрамов С.Д. Основные свойства и управляющие эмоции функций// Соционика, ментология и психология личности, 2012, № 5.

9.      Эглит И.М., Тумольская В.А.  Исследование переводов управления в модели А// Соционика, ментология и психология личности. — 2012. — №1.